© Гущин К. А., иллюстрации, 1970

© Оформление серии. Издательство «Детская литература», 2003

Л. Н. Толстому было двадцать четыре года, когда в лучшем, передовом журнале – «Современник» – появилась повесть «Детство». В конце печатного текста читатели увидели лишь инициалы: «Л. Н.».

Отправляя свое первое создание редактору журнала Н. А. Некрасову, Толстой приложил деньги – на случай возвращения рукописи; ответ же просил адресовать на имя графа Николая Николаевича Толстого. Старший брат будущего великого писателя, немного тоже литератор, служил офицером в русской армии на Кавказе. Там же находился в ту пору и Лев Николаевич.

Отклик редактора, более чем положительный, обрадовал молодого автора «до глупости». Первая книга Толстого – «Детство» – вместе с последующими двумя повестями – «Отрочеством» и «Юностью» – стала и первым его шедевром. Романы и повести, созданные в пору творческого расцвета, не заслонили собой эту вершину.

«Это талант новый и, кажется, надежный», – писал о молодом Толстом Н. А. Некрасов. «Вот, наконец, преемник Гоголя, нисколько на него не похожий, как оно и следовало», – вторил Некрасову И. С. Тургенев. Когда появилось «Отрочество», Тургенев написал, что первое место среди литераторов принадлежит Толстому по праву и что скоро «одного только Толстого и будут знать в России».

Внешне незамысловатое повествование о детстве, отрочестве и юности близкого автору по происхождению и нравственному облику Николеньки Иртеньева открыло для всей русской литературы новые горизонты. Ведущий критик тех лет Н. Г. Чернышевский, рецензируя «Детство и Отрочество», «Военные рассказы» Толстого, определил суть художественного новаторства молодого писателя двумя терминами – «диалектика души» и «чистота нравственного чувства». Психологический анализ существовал в реалистическом искусстве и до Толстого. В русской прозе – у Лермонтова, Тургенева, молодого Достоевского. Открытие Толстого состояло в том, что для него исследование душевной жизни героя сделалось главным среди других художественных средств. Н. Г. Чернышевский писал: «Психологический анализ может принимать различные направления: одного поэта занимают всего более очертания характеров; другого – влияния общественных отношений и житейских столкновений на характеры; третьего – связь чувств с действиями; четвертого – анализ страстей; графа Толстого всего более – сам психический процесс, его формы, его законы, диалектика души, чтобы выразиться определительным термином» .

Небывало пристальный интерес к душевной жизни имеет для Толстого-художника принципиальное значение. Таким путем открывает писатель в своих героях возможности изменения, развития, внутреннего обновления, противоборства среде.

По справедливому мнению исследователя, «идеи возрождения человека и народа… составляют пафос творчества Толстого… Начиная со своих ранних повестей, писатель глубоко и всесторонне исследовал возможности человеческой личности, ее способности к духовному росту, возможности ее приобщения к высоким целям человеческого бытия» .

«Подробности чувств», душевная жизнь в ее внутреннем течении выступают на первый план, отодвигая собою «интерес событий». Сюжет лишается всякой внешней событийности и занимательности и до такой степени упрощается, что в пересказе его можно уложить в несколько строк. При этом нужно упомянуть такие, например, события: учитель – немец Карл Иваныч – над головой спящего Николеньки прихлопнул муху; маман за завтраком отложила шесть кусочков сахару для любимых слуг; папа разговаривает с приказчиком; Иртеньевы собираются на охоту. И в «Отрочестве»: поездка «на долгих»; гроза; новый гувернер… Интересны не события сами по себе, интересны контрасты и противоречия чувств. Они-то, собственно, и являются предметом, темой повествования.

Огромная художественная смелость проявилась в том, что большая повесть – «Детство» – построена как рассказ о двух днях: один в деревне, другой – в Москве. Последние главы – как бы эпилог.

«Люди как реки» – знаменитый афоризм из романа «Воскресение». Работая над последним своим романом, в дневнике Толстой записал: «Одно из величайших заблуждений при суждениях о человеке в том, что мы называем, определяем человека умным, глупым, добрым, злым, сильным, слабым, а человек есть все: все возможности, есть текучее вещество». Суждение это почти буквально повторяет запись, сделанную в июле 1851 года, то есть как раз в пору «Детства»: «Говорить про человека: он человек оригинальный, добрый, умный, глупый, последовательный и т. д… слова, которые не дают никакого понятия о человеке, а имеют претензию обрисовать человека, тогда как часто только сбивают с толку».

Уловить и воплотить «текучее вещество» душевной жизни, само формирование человека – в этом главная художественная задача Толстого. Замысел его первой книги определен характерным названием: «Четыре эпохи развития». Предполагалось, что внутреннее развитие Николеньки Иртеньева, а в сущности – всякого человека вообще, если он способен к развитию, будет прослежено от детства до молодости. И нельзя сказать, что последняя, четвертая часть осталась ненаписанной. Она воплотилась в других повестях молодого Толстого – «Утре помещика», «Казаках».

«Текучее вещество» человеческого характера наиболее отзывчиво и подвижно в ранние годы жизни, когда каждый новый день таит в себе неисчерпаемые возможности для открытия неизведанного и нового, когда нравственный мир формирующейся личности восприимчив ко всем «впечатленьям бытия».

С образом Иртеньева связана одна из самых любимых и задушевных мыслей Толстого – мысль о громадных возможностях человека, рожденного для движения, для нравственного и духовного роста. Новое в герое и в открывающемся ему день за днем мире особенно занимает Толстого. Слово «новый» – едва ли не самый распространенный и характерный эпитет первой книги. Оно вынесено в заглавия («Новый взгляд», «Новые товарищи») и стало одним из ведущих мотивов повествования. Способность любимого толстовского героя преодолевать привычные рамки бытия, не коснеть, но постоянно изменяться и обновляться, «течь» таит в себе предчувствие и залог перемен, дает ему нравственную опору для противостояния окружающей его застывшей и порочной среде…

Поэзия детства- «счастливой, счастливой, невозвратимой поры» – сменяется «пустыней отрочества», когда утверждение своего «я » происходит в непрерывном конфликте с окружающими людьми, чтобы в новой поре – юности – мир оказался разделенным на две части: одну – освещенную дружбой и духовной близостью; другую – нравственно враждебную, даже если она порою и влечет к себе. При этом верность конечных оценок обеспечивается «чистотой нравственного чувства» автора.

В жанровых рамках повествования о детстве, отрочестве и юности не было места для исторических экскурсов и философских размышлений о русской жизни, какие появятся в творчестве последующих лет. Тем не менее и в этих художественных пределах Толстой нашел возможность для того, чтобы в определенной исторической перспективе отразить всеобщую неустроенность и беспокойство, которые его герой – и он сам в годы работы над трилогией – переживал как душевный конфликт, как внутренний разлад.

Толстой писал не автопортрет, но скорее портрет ровесника, принадлежавшего к тому поколению русских людей, чья молодость пришлась на середину века. Война 1812 года и декабризм были для них недавним прошлым, Крымская война – ближайшим будущим; в настоящем же они не находили ничего прочного, ничего, на что можно было бы опереться с уверенностью и надеждой.

Весь мир отмечает 150-летие со дня рождения великого русского писателя Льва Николаевича Толстого.

За шестьдесят лет неустанного творческого труда Толстой создал огромное литературное наследие: романы, десятки повестей, сотни рассказов, пьесы, трактат об искусстве, множество публицистических и литературно-критических статей, написал тысячи писем, томы дневников. Целая эпоха русской жизни, которую В. И. Ленин назвал «эпохой подготовки революции» в России, отразилась на страницах книг Толстого. Творчество Толстого знаменует собой новый этап в развитии художественной мысли.

В 1910 году в статье-некрологе «Л. Н. Толстой» В. И. Ленин писал: «Толстой-художник известен ничтожному меньшинству даже в России. Чтобы сделать его великие произведения действительно достоянием всех, нужна борьба и борьба против такого общественного строя, который осудил миллионы и десятки миллионов на темноту, забитость, каторжный труд и нищету, нужен социалистический переворот».

Для молодой Советской республики издание Толстого явилось делом государственной важности. Первый управляющий делами Совета Народных Комиссаров В. Д. Бонч-Бруевич писал, что уже вскоре после Октябрьской революции В. И. Ленин предложил А. В. Луначарскому организовать при Народном Комиссариате просвещения издательский отдел и напечатать в большом количестве сочинения классиков, Толстого в первую очередь. При этом Ленин дал указание: «Толстого надо будет восстановить полностью, печатая все, что вычеркнула царская цензура».

В 1928 году, когда отмечался столетний юбилей Толстого, было начато сразу три издания: Полное собрание художественных произведений в 12-ти томах, рассчитанное на самого широкого читателя (вышло приложением к журналу «Огонек» за 1928 год тиражом 125 тыс. экз., с предисловием А. В. Луначарского); Полное собрание художественных произведений в 15-ти томах, подготовленное видными текстологами и комментаторами тех лет - К. Халабаевым, Б. Эйхенбаумом, Вс. Срезневским (завершено в 1930 году; тираж 50 тыс. экз.); Полное собрание сочинений в 90-та томах, давшее исчерпывающий свод сочинений, дневников, писем Толстого (завершено в 1958 году; тираж 5-10 тыс. экз.).

По свидетельству В. Д. Бонч-Бруевича, Ленин «сам лично вырабатывал программу издания», где должно было появиться все без изъятия из написанного Толстым. Девяносто томов этого монументального издания включили почти 3000 печатных листов, из них около 2500 листов текстов Толстого и около 500 листов комментария. Видные исследователи, выдающиеся текстологи многие годы посвятили разбору, прочтению рукописей и комментированию Толстого. Это издание заложило фундамент для всех последующих изданий Толстого, стимулировало всестороннее исследование жизни и творчества великого писателя, определило научные принципы издательского дела в СССР (всего вышло в советское время 14 собраний сочинений Толстого на русском и национальных языках).

Одновременно с подготовкой и выпуском в свет девяностотомного Полного собрания отдельные сочинения Толстого выходили большими тиражами на русском языке и языках разных национальностей СССР. После Великой Отечественной войны в течение двенадцати лет (1948–1959) было выпущено три новых собрания сочинений Толстого: Собрание художественных произведений в 12-ти томах («Правда», 1948); Собрание сочинений в 14-ти томах (Гослитиздат, 1951–1953); Собрание сочинений в 12-ти томах (Гослитиздат, 1958–1959).

Гениальный художник, создавший произведения, «которые всегда будут ценимы и читаемы массами, когда они создадут себе человеческие условия жизни», Толстой вместе с тем - выдающийся мыслитель, поставивший в своих работах «великие вопросы» демократии и социализма. Толстой дорог современному читателю но только тем, что он дал «несравненные картины русской жизни», «первоклассные произведения мировой литературы», но и тем, что он выступил страстным критиком эксплуататорского строя жизни и всех его институтов, защитником угнетенного при таком строе народа.

В 1960 году в связи с 50-летием со дня смерти писателя было предпринято издание нового типа - Собрание сочинений в 20-ти томах (ГИХЛ, тираж 300 тыс. экз.). Оно включило не только все завершенные художественные произведения Толстого, но и некоторые незаконченные фрагменты, наброски, а также статьи об искусстве и литературе, избранную публицистику, письма, дневники. Это издание отразило новый, более высокий уровень советской текстологии и литературной науки. Впервые здесь дан текст романа «Война и мир», выверенный по авторским рукописям; уточнен текст севастопольских рассказов. Помимо вступительной статьи Н. К. Гудзия, в каждом томе помещен историко-литературный комментарий к разным периодам творчества Толстого.

Следующее издание (в 12-ти томах, 1972–1976), также массовое по тиражу, сделало еще шаг в уточнении текстов художественных созданий Толстого: роман «Анна Каренина» напечатан с поправками по рукописям (которые были впервые учтены в издании «Литературные памятники», 1970), исправлены ошибки в тексте повести «Крейцерова соната» и др.

За последние тридцать лет появились собрания сочинений Толстого на национальных языках: армянском, украинском, грузинском, латышском, эстонском, туркменском. Начало выходить собрание сочинений на азербайджанском языке. Книги Толстого переведены на шестьдесят семь языков и наречий народов СССР.

Сбылось то, о чем еще в 1900 году писал Толстой издателю: «Самое близкое моему сердцу желание иметь своим читателем большую публику, рабочего трудящегося человека и подвергнуть свои мысли его решающему суду».

Лев Николаевич Толстой

Детство. Отрочество. Юность

© ООО «Издательство АСТ», 2017

Учитель Карл Иваныч

12-го августа 18…, ровно в третий день после дня моего рождения, в который мне минуло десять лет и в который я получил такие чудесные подарки, в семь часов утра Карл Иваныч разбудил меня, ударив над самой моей головой хлопушкой – из сахарной бумаги на палке – по мухе. Он сделал это так неловко, что задел образок моего ангела, висевший на дубовой спинке кровати, и что убитая муха упала мне прямо на голову. Я высунул нос из-под одеяла, остановил рукою образок, который продолжал качаться, скинул убитую муху на пол и хотя заспанными, но сердитыми глазами окинул Карла Иваныча. Он же, в пестром ваточном халате, подпоясанном поясом из той же материи, в красной вязаной ермолке с кисточкой и в мягких козловых сапогах, продолжал ходить около стен, прицеливаться и хлопать.

«Положим, – думал я, – я маленький, но зачем он тревожит меня? Отчего он не бьет мух около Володиной постели? вон их сколько! Нет, Володя старше меня; а я меньше всех: оттого он меня и мучит. Только о том и думает всю жизнь, – прошептал я, – как бы мне делать неприятности. Он очень хорошо видит, что разбудил и испугал меня, но выказывает, как будто не замечает… противный человек! И халат, и шапочка, и кисточка – какие противные!»

В то время как я таким образом мысленно выражал свою досаду на Карла Иваныча, он подошел к своей кровати, взглянул на часы, которые висели над нею в шитом бисерном башмачке, повесил хлопушку на гвоздик и, как заметно было, в самом приятном расположении духа повернулся к нам.

– Auf, Kinder, auf!.. s’ist Zeit. Die Mutter ist schon im Saal! – крикнул он добрым немецким голосом, потом подошел ко мне, сел у ног и достал из кармана табакерку. Я притворился, будто сплю. Карл Иваныч сначала понюхал, утер нос, щелкнул пальцами и тогда только принялся за меня. Он, посмеиваясь, начал щекотать мои пятки. – Nu, nun, Faulenzer! – говорил он.

Как я ни боялся щекотки, я не вскочил с постели и не отвечал ему, а только глубже запрятал голову под подушки, изо всех сил брыкал ногами и употреблял все старания удержаться от смеха.

«Какой он добрый и как нас любит, а я мог так дурно о нем думать!»

Мне было досадно и на самого себя, и на Карла Иваныча, хотелось смеяться и хотелось плакать: нервы были расстроены.

– Ach, lassen Sie, Карл Иваныч! – закричал я со слезами на глазах, высовывая голову из-под подушек.

Карл Иваныч удивился, оставил в покое мои подошвы и с беспокойством стал спрашивать меня: о чем я? не видел ли я чего дурного во сне?.. Его доброе немецкое лицо, участие, с которым он старался угадать причину моих слез, заставляли их течь еще обильнее: мне было совестно, и я не понимал, как за минуту перед тем я мог не любить Карла Иваныча и находить противными его халат, шапочку и кисточку; теперь, напротив, все это казалось мне чрезвычайно милым, и даже кисточка казалась явным доказательством его доброты. Я сказал ему, что плачу оттого, что видел дурной сон – будто maman умерла и ее несут хоронить. Все это я выдумал, потому что решительно не помнил, что мне снилось в эту ночь; но когда Карл Иваныч, тронутый моим рассказом, стал утешать и успокаивать меня, мне казалось, что я точно видел этот страшный сон, и слезы полились уже от другой причины.

Когда Карл Иваныч оставил меня и я, приподнявшись на постели, стал натягивать чулки на свои маленькие ноги, слезы немного унялись, но мрачные мысли о выдуманном сне не оставляли меня. Вошел дядька Николай – маленький, чистенький человечек, всегда серьезный, аккуратный, почтительный и большой приятель Карла Иваныча. Он нес наши платья и обувь: Володе сапоги, а мне покуда еще несносные башмаки с бантиками. При нем мне было бы совестно плакать; притом утреннее солнышко весело светило в окна, а Володя, передразнивая Марью Ивановну (гувернантку сестры), так весело и звучно смеялся, стоя над умывальником, что даже серьезный Николай, с полотенцем на плече, с мылом в одной руке и с рукомойником в другой, улыбаясь, говорил:

– Будет вам, Владимир Петрович, извольте умываться.

Я совсем развеселился.

– Sind Sie bald fertig? – послышался из классной голос Карла Иваныча.

Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его зов.

Карл Иваныч, с очками на носу и книгой в руке, сидел на своем обычном месте, между дверью и окошком. Налево от двери были две полочки: одна – наша, детская, другая – Карла Иваныча, собственная. На нашей были всех сортов книги – учебные и неучебные: одни стояли, другие лежали. Только два больших тома «Histoire des voyages», в красных переплетах, чинно упирались в стену; а потом и пошли, длинные, толстые, большие и маленькие книги, – корочки без книг и книги без корочек; все туда же, бывало, нажмешь и всунешь, когда прикажут перед рекреацией привести в порядок библиотеку, как громко называл Карл Иваныч эту полочку. Коллекция книг на собственной если не была так велика, как на нашей, то была еще разнообразнее. Я помню из них три: немецкую брошюру об унавоживании огородов под капусту – без переплета, один том истории Семилетней войны – в пергаменте, прожженном с одного угла, и полный курс гидростатики. Карл Иваныч бо́ льшую часть своего времени проводил за чтением, даже испортил им свое зрение; но, кроме этих книг и «Северной пчелы», он ничего не читал.

В числе предметов, лежавших на полочке Карла Иваныча, был один, который больше всего мне его напоминает. Это – кружок из кардона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков. На кружке была наклеена картинка, представляющая карикатуры какой-то барыни и парикмахера. Карл Иваныч очень хорошо клеил и кружок этот сам изобрел и сделал для того, чтобы защищать свои слабые глаза от яркого света.

Как теперь вижу я перед собой длинную фигуру в ваточном халате и в красной шапочке, из-под которой виднеются редкие седые волосы. Он сидит подле столика, на котором стоит кружок с парикмахером, бросавшим тень на его лицо; в одной руке он держит книгу, другая покоится на ручке кресел; подле него лежат часы с нарисованным егерем на циферблате, клетчатый платок, черная круглая табакерка, зеленый футляр для очков, щипцы на лоточке. Все это так чинно, аккуратно лежит на своем месте, что по одному этому порядку можно заключить, что у Карла Иваныча совесть чиста и душа покойна.

Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх, в классную, смотришь – Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых книг. Иногда я заставал его и в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались. В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.

Бывало, он меня не замечает, а я стою у двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он – один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю – ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.

На другой стене висели ландкарты, все почти изорванные, но искусно подклеенные рукою Карла Иваныча. На третьей стене, в середине которой была дверь вниз, с одной стороны висели две линейки: одна – изрезанная, наша, другая – новенькая, собственная, употребляемая им более для поощрения, чем для линевания; с другой – черная доска, на которой кружками отмечались наши большие проступки и крестиками – маленькие. Налево от доски был угол, в который нас ставили на колени.

Как мне памятен этот угол! Помню заслонку в печи, отдушник в этой заслонке и шум, который он производил, когда его поворачивали. Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, – а каково мне?» – и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на землю – право, один страх хуже всякого наказания. Оглянешься на Карла Иваныча, – а он сидит себе с книгой в руке и как будто ничего не замечает.

В середине комнаты стоял стол, покрытый оборванной черной клеенкой, из-под которой во многих местах виднелись края, изрезанные перочинными ножами. Кругом стола было несколько некрашеных, но от долгого употребления залакированных табуретов. Последняя стена была занята тремя окошками. Вот какой был вид из них: прямо под окнами дорога, на которой каждая выбоина, каждый камешек, каждая колея давно знакомы и милы мне; за дорогой – стриженая липовая аллея, из-за которой кое-где виднеется плетеный частокол; через аллею виден луг, с одной стороны которого гумно, а напротив лес; далеко в лесу видна избушка сторожа. Из окна направо видна часть террасы, на которой сиживали обыкновенно большие до обеда. Бывало, покуда поправляет Карл Иваныч лист с диктовкой, выглянешь в ту сторону, видишь черную головку матушки, чью-нибудь спину и смутно слышишь оттуда говор и смех; так сделается досадно, что нельзя там быть, и думаешь: «Когда же я буду большой, перестану учиться и всегда буду сидеть не за диалогами, а с теми, кого я люблю?» Досада перейдет в грусть, и, бог знает отчего и о чем, так задумаешься, что и не слышишь, как Карл Иваныч сердится за ошибки.

Трилогия Л.Н. Толстого — удивительное произведение. Здесь взрослый мудрый человек писал о своем детстве, поэтому часто мысли главного героя нехарактерны для ребенка. Здесь мы слышим голос самого автора.
Эту трилогию очень тщательно продумывал. Ему было важно высказать свои мысли о русской жизни, о русском обществе, о литературе. Поэтому в этих произведениях все очень важно, нет ничего ненужного — Толстой продумал каждую деталь, каждую сцену, каждое слово. Его задача — показать развитие личности человека, становление его характера, убеждений. Мы видим главного героя, Николеньку Иртеньева, в разные периоды его жизни. Это детство, отрочество и юность. Толстой выбрал эти периоды потому, что они самые важные в жизни человека. В детстве ребенок осознает свою связь с семьей и миром, он очень искренен и наивен; в отрочестве мир расширяется, происходят новые знакомства, человек учится взаимодействовать с другими людьми; в юности происходит осознание себя уникальной личностью, выделение из окружающего мира. Все эти этапы проходит и Николенька.
Место действия писатель построил так, чтобы оно совпадало с его основной идеей. Действие первой книги происходит в усадьбе Иртеньевых — родном доме мальчика; во второй книге герой посещает много других мест; наконец, в третьей книге на первый план выходят взаимоотношения героя с внешним миром. И здесь очень важна тема семьи.
Тема семьи — это ведущая тема трилогии. Именно связь с семьей, с домом сильно влияет на главного героя. Толстой намеренно показывает в каждой части какое-нибудь печальное событие в семье Иртеньевых: в первой части умирает мать Николеньки, и это разрушает гармонию; во второй части умирает бабушка, которая была для Николеньки опорой; в третьей части появляется мачеха, новая жена отца. Так постепенно, но неминуемо Николенька входит в мир взрослых отношений. Мне кажется, что он ожесточается.
Рассказ в трилогии идет от первого лица. Но это пишет не сам Николенька, а уже взрослый Николай Иртеньев, который вспоминает свое детство. Во времена Толстого все воспоминания писались от первого лица. К тому же рассказ от первого лица сближает автора и героя, поэтому трилогию можно назвать автобиографической. Во многом в этой книге Толстой пишет о себе самом, о взрослении своей души. После выхода всей трилогии писатель признавался, что он отошел от своего начального замысла.
В трилогии перед нами проходят шесть лет из жизни Иртеньева, но они не описаны день за днем. Толстой показывает самые важные моменты судьбы мальчика. Каждая глава несет какую-то идею. Они следуют друг за другом так, чтобы передать развитие героя, его эмоции и чувства. Толстой так подбирает обстоятельства, чтобы они показывали характер героя ярко и сильно. Так, Николенька оказывается перед лицом смерти, и тут уж условности не имеют значения.
Толстой характеризует своих героев через описание внешности, манер, поведения, потому что так проявляется внутренний мир героев. Даже иностранный язык служит для характеристики героя: аристократы говорят на французском, учитель Карл Иванович говорит на ломаном русском и немецком, простые люди разговаривают на русском.
Все это позволило Л.H. Толстому осуществить анализ психологии ребенка и подростка. В трилогии постоянно сопоставляются внутренний мир человека и внешняя среда. Толстой блестяще раскрывает перед нами душу своего героя. Многие мысли Николеньки схожи с мыслями сегодняшних ребят. Я считаю, что эта трилогия может помочь им разобраться в себе.

Данное произведение Льва Николаевича Толстого была написано им в период его пребывания на Кавказе. Изначально оно должно было состоять из четырех основных глав, включающих детство, отрочество, юность и молодость. Но всего было написано три части, поэтому в последующем произведение стали называть трилогией. Это удивительное творение великого писателя стало настоящим шедевром русской литературы в ту эпоху и по сегодняшний день.

Первая часть трилогии называется «Детство»

В этой части произведения «Детство. Отрочество. Юность» писатель, как ему казалось, открыл перед своим читателем настоящий внутренний мир «маленького человека», главного героя по имени Николенька Иртеньев. Толстой считал, что до него никто еще ни разу так открыто и искренне не писал об этой стороне жизни.

Для ребенка, жившего на тот период времени в помещичье-патриархальной среде, все казалось естественным и прекрасным. Он искренне радовался всему, что происходит вокруг и был самым счастливым мальчиком. Идеалистическое отношение к жизни, на самом деле было оправдано. Николеньку все вокруг любили, оберегали, старались сделать все, чтобы он жил безмятежно и в гармонии с самим собой. Именно это для писателя особенно дорого. Особенно тепло к нему относились его няня Наталья Савишна и учитель Карл Иванович. Толстой обладал умением чувствовать настроение других людей, их чувства и переживания. Он мог глянуть в душу герою, прочувствовать его периодически меняющееся настроение и отношение к происходящему вокруг него. Несмотря на часто прослеживающийся нотки аристократизма в поведении мальчика, но он все же старается с ними бороться.

В этой части повести писатель как будто переносится в свое детство, он сам переживает те же моменты становления и взглядов на окружающий его мир, как и главный герой.

Вторая часть трилогии «Отрочество»

Эта часть повести так же рассказывает о Николеньке, но уже больше как о подростке, нежели как о маленьком ребенке. В возрасте 14 лет у Николеньки умирает мама, и он вынужден переехать жить к своей бабушке по маминой линии. Но у бабушки, как оказалось, нет совсем никакого желания общаться, а уж тем более заниматься своими внуками. Детям же не хватало внимания со стороны родного человека. Отец и вовсе не обращал на своих детей никакого внимания, предпочитая проводить все свое свободное время за азартными играми. В этот период своей жизни Николай был слишком одинок, о нем никто не заботился. Все заботы о воспитании детей легли на плечи Карла Ивановича, работавшего в доме гувернером. Но в последующем по настоянию бабушки мужчину уволили. Вместо него воспитателем взяли высокомерного и пафосного француза. Но у главного героя с ним не сложились доверительные и дружеские отношения.

У Николая, из-за нехватки внимания, ласки и заботы появились комплексы. Кроме одиночества и чувства ненужности он перестал себе нравиться, причем как внутренне, так и внешне. Николай стал закрытым, застенчивым и неуверенным в себе. Он часто рассуждает о себе, о том кто и что его окружает, вспоминает маму, думает об отце. Мальчик, несмотря на то, что слишком замкнут, является глубоко ранимым и глубоким человеком.

Николай оказался добрым и открытым человеком. Глубоко в душе он очень любил горничную Машу, хотя и побоялся ей в этом признаться. Он помог осуществить ее мечту – выйти замуж за любимого человека. На мальчика особое влияние оказала дружба с другом своего брата – Нехлюдовым.

Когда умирает его бабушка, все ее имущество переходит к старшей сестре Николая. Сам же он готовится к поступлению в институт.

«Отрочество» открывает перед читателем главного героя как человека, который постепенно учится быть ответственным и серьезным к жизненным ситуациям. Особенно у автора получилось показать, как ведет себя главный герой с людьми старшего возраста.

Третья часть трилогии «Юность»

Третий этап произведения «Юность» - это заключительная часть автобиографии Толстого.

Она является конечной точкой становления и определения себя в жизни как человека главного героя. Начиная с самого раннего детства, продолжая в отрочестве и заканчивая в юности, Николай постоянно проходит путь самосовершенствования. То, что в его характере и отношении к окружающему миру зародилось в период, когда он был маленьким, по истечении лет только больше укрепилось и стало его жизненной позицией. Николай, несмотря на все то, что с ним происходило в детстве и отрочестве, на безразличие близких ему людей, да и на все окружающее общество, сохранил в себе все положительные качества и доброту души.

Николай постоянно проводит анализ своих поступков, развивается духовно и никогда ни кому не отказывает в помощи. Причем, кто бы и о чем бы его ни попросил, он это делает от чистого сердца и бескорыстно. Он становиться самодостаточным человеком, уважающим других людей.

Николай совестливый человек. Это видно на примере, когда он первый раз сходил к священнику на исповедь скрыл от него свой грех. Но чувство совести съедало его изнутри, и он снова отправился в церковь и рассказал обо всем. Словно тяжелая ноша упала с его плеч, Николай остался доволен своим поступком. Он не хотел обманывать других людей и в тоже время хотел, чтобы о нем окружающие думали только хорошее.

Это стремление всем угодить и понравиться только увеличивали его стремление само реализоваться и совершенствоваться как личность. Даже ссора с друзьями, провал на экзаменах, когда часть его аристократической души проскользнула наружу, наоборот сделали свое дело. Он стал более нравственным, научился ценить то, что предлагает ему судьба и выбрал верный жизненный путь.

Так как трилогия «Детство. Отрочество. Юность» является автобиографическим произведением, можно смело представить весь жизненный период прохождения тяжелого пути и становления Льва Николаевича Толстого как личность и достойного человека в обществе.

Несколько интересных сочинений

Володимир Короленко був видатним українським та російським письменником. Він був гуманістом. У своїх творах митець ставив у центр людину, її переживання, проблеми та виклики. Твір

• Что значит словосочетание «недостижимый идеал»? Итоговое сочинение

  Существует мнение, что если мечта не может осуществиться, то и не стоит в дальнейшем тратить пустое время и силы, для того чтобы её выполнить, конечного результата не будет. Ошибочно так думать.

«Экология стала самым громким словом на земле…» Эти слова принадлежат Валентину Распутину. Писателю, который лучше и тоньше многих чувствовал природу. Любил родную землю.

• Образ Ани Раневской в пьесе Вишнёвый сад и ее характеристика сочинение

  Аня Раневская – это малозначащее действующее лицо, но все же раскрыла значительный образ в пьесе Чехова «Вишневый сад».

• Критика о повести Детство Горького: отзывы критиков и других современников писателя

  Писатель Пришвин отмечает, что детство – хорошее произведение, но в ней чего-то не хватает, скорее всего в ней не хватает того мальчика Пешкова». Он дает совет Максиму Горькому, чтобы тот каждой главе дал своё название.